Решено — сделано. И оба поползли, оставляя за собой на песке две вспаханные борозды: мужские органы сработали как два исправных плуга…

Случайно оказавшись неподалеку, я слышал, как ржали до икоты слушатели этого рассказа, хотя сам не очень поверил. Уж больно неправдоподобно. Хотя… Хотя иной раз жизнь устраивает такие чудеса, что зашатаешься.

Другая подслушанная мною повесть прапорщика была совсем другого сорта, и вот в нее я как раз поверил. Такое очень могло быть.

Некий офицер, служивший на Сахалине или на Курилах — уж Бог весть, моряк или сухопутный, или авиатор — возвращался домой из отпуска. По каким-то причинам опаздывал. Домчался до Владивостока. И как нарочно встретила его тамлютая фигня с погодой: нелетная, штормовая, авиация не летает, корабли не идут… и прогноз самый херовый: похоже, зарядило минимум на неделю.

Смекалка у военных людей должна работать ловко. Отпускник вмиг сообразил, что подводным лодкам непогода по барабану, и кинулся на базу подплава: ребята, горю! Выручайте не в службу, а в дружбу! Потом проставлюсь так, что до пенсии не просохнете! Есть у вас те, кто отходит в рейс на Сахалин⁈ Глянули: точно, идет в ночь одна субмарина. Опаздывающий взмолился: парни, возьмите!.. Ну, понятно, нарушение, посторонним быть на подлодке нельзя категорически. Но уж такая картина сложилась!..

Что делать? Воинское братство сильнее уставов. Взяли. Примостили в какой-то каюте. В ночь отшвартовались, погрузились на глубину, взяли курс на Сахалин. И…

И сработал закон подлости. На полпути к острову на борт пришла секретная шифрограмма: немедленно менять курс, идти куда-то в сторону не то Гавайских, не то Марианских островов. Задание чрезвычайной важности. При достижении такой-то точки сигнализировать, только тогда получите следующую инструкцию.

Надо ли говорить, что испытал командир субмарины. С чувством человека, всходящего на эшафот, он радировал, что на борту одна нештатная единица, которая на Сахалине примерно через неделю будет числиться пропавшей без вести…

Тоже наверняка без комментариев — как секретным шифром матерился адмирал во Владивостоке. Как обещал потолковать с командиром и замполитом после возвращения. Как приказал, чтобы «этот мудак» дневалил в течениевсего похода, мыл палубы, посуду, вообще все, что моется. Особо подчеркнул, чтобы до сведения «мудака» довели, что по возвращении на Сахалин его будут драть, как Сидорову козу. Чтобы готовился к снятию одной звездочки с погон. Чтобы выбросил из головы пустую мысль о дальнейшем продвижении по службе… Ну, а отменять сверхважный поход, разумеется, никто не будет.

Так ли оно было на самом деле — я, конечно, не ведаю, но дыма без огня не бывает, это точно. И вспомнив этот рассказ прапорщика, улыбнулся.

Мы к этому времени почти пришли. Аккуратный, почти сказочный домик лаборатории. Ангелина отомкнула дверь, пригласила:

— Входи.

Показала, куда поставить ящик. Взглянула на меня особым взором. Глаза у нее были зеленовато-карие, причем левый больше зеленый, а правый больше карий.

— Я не забыл про брудершафт, — тактично напомнил я, мигом сообразив, что никого, кроме нас, в помещении нет.

— Да и я от своих слов вроде как не отказываюсь.

— Предлагаешь выпить спирта?

— В принципе можно. Неучтенка у завлаба есть. А у меня есть ключ. Но мне кажется, мы сможем обойтись и без этого.

— Перейти сразу ко второй части Марлезонскогобалета?

— А хоть бы и так назвать…

Два шага навстречу. Мой и ее. Пришлось пригнуться. Она была самого обычного нормального роста. Улыбнувшись, привстала на цыпочки…

Лаборатория, где я оказался впервые, оказалась довольно вместительным зданием. Даже комнатка отдыха здесь была — с кроватью-не кроватью, а чем-то типа медицинского топчана, какие бывают в поликлиниках для осмотра пациентов. И постельные принадлежности были. Окошко задернуто плотными шторами. Полумрак.

В этом полумраке мы и обрели друг друга. Странно, у меня вылетел из памяти процесс освобождения от одежд. Раз — и моя Дульсинея уже голенькая. И такая аппетитная, крепенькая, такая сексапильная! Что уж там говорить, я прекрасно понял тех двух молодцов на нудистском пляже.

Мгновение — и мы уже на ложе. Она доверчиво раздвинула ножки, и я ощутил, как влажное и нежное тепло обнимает мое мужское начало.

Ангелина так крепко обхватила меня — сильная, бестия! — так сладко стонала, так ласково целовала, так горячо и бесстыдно шептала на ухо:

— Боря! Боренька! Какой ты сильный! Какой он у тебя!.. Господи, какое счастье! Отъ…би меня от всей души! Я уж и позабыла, что такое настоящий мужик!.. Кончи в меня! Не бойся! Я на тебя вешаться как медаль не буду… Ты только сделай это!..

Понятно, что я эту просьбу исправно выполнил. Разрядился в нее как брандспойт. Она отчаянно пискнула, стиснула меня изо всех сил… и сладко разрыдалась.

…Не знаю, сколько времени прошло. В помещении было прохладно, что там говорить, и мы под одеялом крепко прижались друг к другу, согреваясь живым теплом наших разгоряченных молодых тел. Мне даже кажется, что минуть на десять задремали. И странное дело — никто не стучал ни в двери, ни в окна, никто не хватился нас, словно судьба сделала нас невидимыми, отведя все посторонние взоры, дав нам полчаса, как пушкинской белой ночи из «Медного всадника».

Ангелина легонько коснулась губами моей щеки, так же почти невесомо провела ладошкой по волосам.

— Ну что? — шепнула она едва слышно. — Пора вставать? Сказка кончилась?..

— Пока да, — я улыбнулся. — Встаем!

Через десять минут все было прибрано, застелено, и совершенно ничего в комнате не говорило о свершившемся здесь таинстве соития.

— Ну иди, — сказала девушка, на прощание прильнув ко мне.

Я поцеловал ее в макушку, уловив на секунду очаровательно-волшебный запах чистых, ухоженных волос.

— Пока! — и вышел на крыльцо.

Глава 20

Вышел, и как-то сразу — бац! — переключился. Все, что было и есть за дверью, осталось чем-то хорошим и дальним, будто бы это было со мной много лет назад. И я отныне буду вспоминать это с легкой улыбкой, как взрослый человек помнит мгновенья юности…

— Борька! — вдруг окликнули справа.

Я повернулся. Ага, это Рома Рахматуллин, спешит, аж рукой машет.

— А меня как раз за тобой послали! А ты вон где… Ты чего тут?

— Помощник лаборанта, — усмехнулся я. — Откомандировали ящик для анализов таскать. Тяжелый, зараза, килограммов семь примерно.

— А! Понятно. Слушай, тут вот какое дело: Смольников приказал тебя найти, в наряд заступать. Заместо Табачникова

Сказать, что меня это не обрадовало — ничего не сказать. До заступления в наряд оставалось часа полтора — это весь мой отдых. Туда-сюда, умыться-одеться — полчаса долой, стало быть час на передышку.

Но, понятно, вопиять к небесам о несправедливости жизни я не стал — не тот случай. Сейчас все сбито, перевернуто, кувырк-коллегия, как говорили раньше… Но что с Юркой-то?

— А что с Табачниковым?

— Да заболел невовремя! Температура, чуть ли не грипп. Сам Самыч пришел, глянул — говорит, в больничку надо. Повезли.

— Па-анятно…

Медслужба в нашей части была организована скуповато, по минимуму. Небольшой медкабинет с гражданским фельдшером Александром Александровичем Дьяконовым, немолодым, лет пятидесяти дядькой сурового вида. Почему наш медик был штатский, а, например, не прапорщик — загадка штатного расписания. Как говорится, что есть, то есть. Сан Саныч, разумеется, ученых степеней и званий не имел, но в военно-полевой медицине толк знал, а уж в распознавании симуляций был гроссмейстер. У желающих прикинуться больными это желание оставалось без шансов.

— Сан Саныча обжулить? Недоступно! — говорили мне сослуживцы с сильным нажимом, хотя я и не собирался. Просто когда речь заходила о фельдшере, в речи сам собой появлялся пафос.

Ну и отсюда — если уж «Сам Самыч» направил Табачникова в стационар, значит хворь неоспоримая. Стонать и жаловаться на судьбу нечего, а надо по-мужски принимать как есть.